Рита засунула бутылку мутного самогона в рукав засаленной, потрепанной куртки. Одежда была с чужого плеча и размера на два больше. Сейчас Риту это радовало, мужики, что сидели у подъезда, вполне могли отобрать выпивку. Посиневшими от холода пальцами она открыла дверь в общий коридор. В лицо пахнуло теплом и привычными запахами: немытых тел и носков, хозяйственного мыла и хлорки, перекисшей капустой и табачным дымом. Вытертые половицы скрипели под ногами, в тусклом свете грязной лампочки, велосипеды и коляски приобретали гротескные формы. После яркого солнца, в полумраке можно было натолкнуться на что-нибудь, но Рита прекрасно помнила этот коридор.

Девушка улыбнулась, она дома, и все будет хорошо. Бабка Марыся выглянула из своей каморки и беззубо улыбнулась ей. Из ее комнаты шибанул в нос запах застарелой мочи и старости. Остальные жильцы ее терпеть не могли, но Рите эта безумная бабушка нравилась, она, во всяком случае, не орала пьяные песни в два часа ночи и не устраивала коллективный мордобой. Наскоро поздоровавшись, симпатия к бабушке, не отключала обоняния, Рита проскользнула дальше по коридору.

На кухне гремела кастрюлями тетя Марта. Рокочущим прибоем из ее объемных телес доносился мат, которого, впрочем, она не замечала и даже удивлялась, откуда ее сынишка знает такие слова. По ее версии, ребенок приносил все это из детского сада, где курва воспитательница, ни шиша не следит за детьми.

С ней Рита не здоровалась без крайней нужды, тетя Марта заболтает до смерти любого, кто имеет неосторожность спросить, как у нее дела. Про свои дела она рассказывала подробно, с эмоциями и жестами. Ей удалось миновать болтливую опасность и дойти до предпоследней двери.

Когда-то покрашенная в коричневый цвет, сейчас большая часть краски облупилась, она вызывала у Риты теплые эмоции, ведь очень приятно вернуться с мороза домой. Рита прикоснулась к отполированной временем мельхиоровой ручке. Коснулась обшарпанной древесины, на которой, какой-то чудак написал мелом «помни кто ты». Она достала ключ, к кольцу которого, была пристегнута маленькая плюшевая мышка, Рита выиграла ее в игровом автомате, что раньше стоял в гастрономе за углом.

Замок как обычно заело, и Рита стала дергать ключ туда-сюда, пытаясь попасть на нужные зубья сношенного механизма. За дверью послышался скрип диванных пружин и металлический грохот вперемешку с матом. Похоже, мать проснулась и перевернула таз, что Рита подставила, на случай если ее стошнит, опять оттирать пол за мамашей, ей совсем не хотелось.

- Ритка, - сипло крикнула мать – ты что ли?

- Я, мама, - ответила Рита – замок опять заело.

За дверью послышались шаркающие шаги и щелчки поворачиваемого замка. Мать стояла на пороге, взъерошенная, с отекшим лицом, на котором отпечатались складки подушки, она торопливо застегивала выцветший ситцевый халат, второпях промахнулась на одну пуговицу и он сидел на ней как кусок грязной мешковины. Сквозь дыры в тапочках видны были желтые, давно не стриженые ногти. Ее руки ощутимо дрожали, а запах перегара заставил Риту поморщится, что не укрылось от мутного взора мамочки:

- Я те, ща поморщусь! Курва малолетняя! – Рита инстинктивно вжала голову в плечи, довольная произведенным эффектом, мать строго спросила – Принесла?

Рита молча кивнула и мать царственным жестом пригласила внутрь. В таком состоянии, Рита боялась матери, вот пропустит пару рюмок и подобреет. Девочка поставила бутылку на стол и пошла в угол к электрической плитке, на которой, стояла сковородка с уже нарезанной картошкой. Еще утром она все подготовила, когда мать спала, оглашая комнату гнусавым храпом. Осталось только включить плитку и следить, чтобы картошка не пригорела. Мать налила в граненую рюмку самогон, выпила и довольно сказала:

- Ядреная, Матка Бозка! У Гриневича брала?

Рита пожала плечами, разумеется, у Абрама Гриневича, кто еще двенадцатилетней девчонке поверит в долг. Абрам Соломонович, жалел девочку, знал, что если она не принесет мамаше выпивку, быть ей битой. Рабочие окраины Гданьска не блещут милосердием и добропорядочностью, поэтому самогонщик-еврей, что с печальными глазами лез в шкаф за бутылкой и записывал «этот разорительный для него счет» в пухлую тетрадь, казался девочке, едва ли не святым.

Помешивая картошку, девушка смотрела на красивые картинки, которые она вырезала из журналов и клеила на стену, чтобы придать убогой комнатке хоть какую-то видимость уюта. А Мать Штриха, может лучше, промелькнуло в голове. Рита последнее время все чаще ловила себя на таких мыслях: непонятных, появляющихся из ниоткуда и уходящих так же бесследно. И еще щемящее чувство, что ее место не здесь, что это какая-то игра. Рита усмехнулась, горько, по-взрослому, так думает каждый, кто живет в этих трущобах. Она посмотрела в мутное окно, на кирпичной стене соседней общаги еще не сняли коммунистический плакат: «Да здравствует польский народ – строитель коммунизма!». Полгода прошло с победы «Солидарности» и восторженные вопли работяг о том, дескать, прогнали комуняк, теперь как богачи заживем, сменились привычным скулением. Только теперь святую Польшу продали жидам не коммунисты, а Валенса. Вспоминали мифические «старые добрые времена», которые для любого рабочего, любой страны, укладывались в короткие два-три года, когда деньги уже начал зарабатывать, а папа-мама еще кормят.

Рита мало заморачивалась по этому поводу. Вообще она старалась думать сегодняшним днем, от глупых мечтаний только вред, Бася из пятого корпуса, все мечтала о принце. Все крутилась у дорогих кабаков, где местные бандиты пьянствуют. Закончилось все плачевно, хотя и закономерно: потягали ее всей бандой, а она, дура, повесилась.

Экая цаца, скривилась своим мыслям Рита, я уже счет потеряла, сколько раз меня мамашины уроды лапали. Тут главное пластом лежать, будешь брыкаться еще и по роже получишь. А если как бревно, то может и вообще интерес к тебе пропадет...

- Ритка, курва краштос! - заорала мать — Ты нас подпалить собралась?

Девочка вздрогнула, очнувшись от задумчивости, картошка пригорала. Она ловко перемешала ее и добавила еще маргарина. Выключила плитку, поставила на стол, вместо подставки, потрескавшуюся от времени, деревянную разделочную доску, и водрузила на нее сковороду. Рядом поставила жестяную тарелку с бутербродами, намазанными тем же маргарином.

Мать милостиво наблюдала за дочерью, потом смахнув слезу полезла обниматься:

- Хорошая ты у меня, Ритка! Хозяйственная! - она осмотрела ее как покупатель смотрит на раба — Только тощая, кто такую возьмет замуж? Ты давай ешь! - приказала она, Рита послушно взяла бутерброд и откусила кусочек, дрянь редкостная, но лучше, чем пустую картошку есть.

У матери начался период любви ко всему живому вообще и собственной дочери в частности. Девочка смирно терпела потные объятия матери, хотя уже давно поняла, что эти чувства лишь краткая эйфория от самогона. Знала она и то, что произойдет дальше.

Точно, стоило матери налить себе третью стопку, как в комнату ввалился Стефан. Как всегда без стука и подвыпивший, впрочем, трезвым соседа не помнили даже старожилы. Похоже он начал пить еще сидя на горшке.

- Здоровия вашей хате! - завопил он, вожделенно глядя на бутылку.

Стефан Онучко обладал поразительным даром появляться там, где пьют. Причем проверяли, он не шпионил и не выглядывал кто за пузырем побежал. Просто, стоило открыть штоф где-нибудь в радиусе пяти километров и через пять минут Стефан говорил свое знаменитое «здоровья вашей хате». Еще одна особенность, что ему нельзя было отказать. Конечно, кое-кто посылал его, куда солнышко не заглядывает. Но потом на этого человека сыпались неприятности. Муся Дрогобыч из четвертого подъезда вытолкала Стефана за дверь, а через два дня села мимо стула и сломала копчик. Ян Костолюбский с братаном набили морду Стефану, в итоге уже вечером к ним приперлась полиция и отобрали самогонный аппарат. Так что зажилить водку Стефану, себе дороже выйдет. Мать вздохнула и взяла с подоконника мутный стакан.

- О, - хлопнул себя по лбу Стефан — чуть не запамятовал, это Вашей дивчыне!

Он достал из кармана мятого пальто красный, под коралл, массивный, пластиковый браслет и протянул его Рите. Девушка не запомнила момент когда брала браслет, просто в следующую секунду она рассматривает его на руке. Классная штука, похожий она видела у Мадонны. И еще надпись выполненная вплавленными стекляшками: «помни кто ты». Обрадованная Рита даже обняла старика, но почувствовав его руку под своей юбкой, как бы нечаянно наступила ему на ногу. Стефан взвыл, но через секунду захохотал:

• Вот гарная жинка будет, не даст спуска мужу! - он говорил на жуткой смеси польского, украинского и русского, но его почему-то все понимали. Стефан с матерью выпили и закусили жаренной картошкой, сосед не стесняясь лез в сковороду пальцами. Рита молча вручила ему алюминиевую вилку.

Дверь распахнулась от удара ногой и в комнату ввалились Збышек и Янек, жившие в соседней общаге. Уже изрядно подвыпившие, они принесли с собой полтора литра, невесть где раздобытого спирта, с отчетливым запахом ацетона. Праздник, а для местных жителей, лучшим праздником было присутствие алкоголя и плевать на календарь, приобрел размах и силу. Про Риту пока забыли. Девушка смотрела на осоловевшее лицо Збышека и вспоминала как в декабре на Рождество он насиловал ее пока мать храпела на полу. Повторения она не хотела и пока алкоголь интересовал потного толстяка больше чем ее тело, решила уйти подальше.

Был бы тут Миша, он бы мигом разогнал эту ораву, подумала Рита и сама удивилась таким мыслям. Браслет царапнул запястье, девушка посмотрела на сверкающую надпись «помни кто ты» и расплакалась. Это было странно, никогда Рита не плакала без причин, да и с причинами редко ревела. А теперь слезы лились в три ручья, благо занятая спиртом компания, не обращала на нее внимания. Утирая слезы рукавом, она схватила куртку и выбежала в коридор.